Надо проверить) Вот ещё текст двухгодичной давности, но вечно актуальный, по-моему:
СЕМНАДЦАТЬ РАЗ ОБНЯТЬ
«…Семнадцать раз обнять,
Поцеловать раз десять…
Лишь так счастливей стать
Сумеют наши дети».
Л. Терехова
Когда старшая дочь была ещё совсем младенцем, она иногда капризничала. Время от времени, как и всем нормальным людям, ей что-то не нравилось, но я тогда не знала, что когда младенцы плачут – это нормально, и каждый раз впадала в ужас. Ребёнок только открыл рот, а я уже скачу вприсядку, потрясая всеми возможными устранителями причин. Поскольку дочь довольно долго питалась грудью, я всегда держала наготове этот универсальный утешитель. Именно тогда, в её первые месяцы, я, будучи человеком застенчивым и не склонным к эксгибиционизму, в полной мере оценила и затемнённые стёкла в машине, и густые кусты в парке (целомудренно скрываться под покрывалом на время кормления ребёнок категорически отказывался). Это было не всегда правильно, неразумно и негуманно по отношению к себе же, но ребёнок рос жизнерадостным и бодрым, поэтому нас обеих всё устраивало.
Те, кто прошли этот путь, помнят наизусть его большие этапы: сначала колики, потом зубы, потом другие зубы, затем кризис, который американцы коротко и понятно называют «terrible two», а после него все участники, не приходя в сознание, переезжают в наш кризис трёх лет… И в каждой из этих точек у ребёнка есть ещё миллион невычислимых причин, чтобы быть недовольным, помимо основных. Младенчество старшей дочери – это время, когда я непрерывно сдавала сама себе экзамен. Одним из моих фирменных критериев измерения мвоей материнской хорошести был детский плач. Вечером я считала в уме: сколько раз сегодня плакали? Шкала оценок имела обратное направление: пять – ужасно, четыре – плохо, три – терпимо, два – хорошо, один – прекрасно, ноль… но ноля не было никогда. Ноля не было! Единицы и двойки в моём внутреннем журнале тоже были редкостью. И это меня убивало. Каждый день я была так-себе-матерью.
Кажется, ей было года три, когда я за почти полным неимением материала перестала считать и наконец почувствовала, что я всё-таки что-то стою как мать.
И тут началось.
Кто там был, тот не забудет: «не хочу», «не буду», «не могу», просишь – не делает, не просишь – делает, какие там пять – десять рыданий в день не хотите?! – и всё это длится, длится, длится. Сегодня я не могу вспомнить ни одного душераздирающего эпизода, а тогда, конечно, казалось, что всё, жизнь и материнская карьера закончились, хотелось повеситься и спиться, одновременно и по ускоренной программе, и совершенно было непонятно, что делать. Я снова закопалась в книжки, которые с большим облегчением забросила куда-то на шкаф после первых месяцев материнства. Книжки научили меня активному слушанию и «я-сообщению» (я репетировала перед зеркалом, ощущая себя пациентом сумасшедшего дома: «Ты сердишься – ты, вероятно, расстроена, что я не разрешила тебе пойти на улицу без куртки…»). Книжки сообщили мне, что кризис трёх лет – это нормально. Книжки объяснили, что все через это проходят и почти все выживают. Книжки не сказали только одного: как сделать так, чтобы этого прямо сейчас не было? Чтобы прекратились скандалы, обиды и слёзы, от которых я лезла на потолок?
И вот однажды, когда произошёл очередной вынимающий из меня душу эпизод, я неожиданно для себя совершила педагогическое открытие. Поскольку такое происходило со мной нечасто, я запомнила это на всю жизнь.
Не помню, по какому поводу Дашка опять вредничала, ныла, была противной и явно напрашивалась на то, чтобы я, наплевав на все принципы и врождённый гуманизм, наконец её стукнула. Желание это было таким острым, что руки нужно было чем-то занять, и я… обняла её. Внезапно, в тот самый момент, когда мне меньше всего хотелось это сделать и когда она этого совсем не ждала. И она крепко-прекрепко прижалась ко мне, и в этот же самый момент тучи рассеялись и выглянуло солнце. Я не из тех родителей, которые не прикасаются к ребёнку – я обнимаю часто, много, нипочему. Но до этого я ни разу не пыталась обнять, когда следовало бы наказать или как минимум отругать. И когда на моём плече лежало счастливое и умиротворённое любимое лицо, я поняла цену всех этих наших педагогических теорий про авторитет родителя и «симметричный ответ». Поняла – не прочитала, а почувствовала сердцем, – что она не пытается своим нытьём довести меня до белого каления, а говорит мне, что у неё что-то не так, помощи она моей просит, плеча моего крепкого, а не воспитательных бесед или приведения в чувство посредством наказания. Это был прекрасный, очень важный, очень нужный урок. Она как раз достаточно повзрослела, чтобы обратить внимание на этот волшебный эффект, и впоследствии, когда мы с ней ссорились, когда я доходила до точки кипения и драматически спрашивала, что мне с ней делать, она коротко напоминала: «Обнять». И это всегда работало.
Потом она, к собственному удивлению, стала старшей сестрой. И я, конечно, просто обязана отдать должное её терпению, мудрости и взрослости, время от времени, естественно, дававшим сбой, но, как говорит знакомый детский психолог, «я переживаю за старшего брата, который ни разу в жизни не стукнул младшего».
Дальше было вот что. Младшая тоже выросла, и мы естественным образом прибыли в новый для нас пункт назначения, где младшая и старшая непрерывно между собой конкурируют. «А почему у Даши то-то есть, а у меня нет?» «А почему Маше можно, а мне нет?» Это выглядит очень забавно со стороны, если это не ваши дети. Если ваши, то нет. Слёзы, ссоры, раздел имущества, тумбочка между кроватями. И постоянно – я заметила – интонации, как у несчастливых супругов, давно живущих вместе и порядком друг другу надоевших. За эти годы я научилась многому, как мать, но дети на то и дети, чтобы постоянно подкидывать новый материал для самосовершенствования. Оказалось, что я не имею понятия о том, как мирить двух обиженных девочек, как вести себя, когда они ссорятся, я одинаково неуютно чувствую себя в роли судьи, обвинителя и адвоката, потому что обе мои любимые и потому что у каждой обычно своя правда, даже если она её не может сформулировать.
И вот как-то вечером наступила развязка. В комнате, где дети пытались совместно и самостоятельно выполнить моё поручение – я изображала из себя педагога-миротворца, – разразился скандал. Я трусливо сбежала в дальний угол квартиры, решив, что им полезно самим поискать путь к примирению. Не вышло. Через пять минут появилась маленькая. У неё дрожали губы и стремительно краснели и увеличивались глаза. Это был не просто обиженный плач – это начиналась форменная истерика, которую я уже умею отличить по первому такту.
- Что?! Что у вас случилось?
- Почему???? – рыдала младшая. – Почему Даша всегда со мной так серьёзно говорит?
Это неправда – её старшая сестра бывает весёлой, вернее, это её нормальное состояние, но в шесть лет довольно сложно сформулировать, как это, когда человек всё время с тобой раздражённо разговаривает.
Позвала старшую на экзекуцию. Схема боя сложилась такая: на левом фланге одна в истерике, на правом вторая, надутая, в ожидании взбучки. И я уже открыла рот и начала делать пассы руками, говоря ожидаемое и очевидное, как вдруг, посмотрев на них, поняла, что это лечится всё тем же нехитрым способом – причём, возможно, он же единственный.
- Маленькая, тебе хочется, чтобы Даша тебя обняла? – спросила я мелкую, прервав себя на полуслове.
Та перестала рыдать и кивнула.
- Ты можешь её обнять, родная? – спросила я старшую.
И та сразу же распахнула руки, и они упали друг другу в объятия с готовностью, с каким-то облегчением, что всё вот так закончилось, как будто что-то им мешало самим сделать то же самое, и поливали друг друга слезами, на этот раз радости, и весь вечер ухаживали друг за другом наперебой, и улыбались друг другу удивлённо.
Теперь у нас так: для детей введено правило: обниматься, когда приходишь-уходишь, утром и перед сном; если одна начинает вредничать, вторая должна попробовать её обнять. Иногда я залихватски спрашиваю:
- Эй, а кто это сегодня ещё не обнимался? – чтобы не превращать это в формальность и в розовый сироп, - и они опять, как в первый раз, на несколько секунд с готовностью нежно приникают друг к другу. Ну и потом, естественно, мы обнимаемся все вместе.
Пока мне очень нравится то, что я вижу. Оказывается, простые объятия настежь открывают дверь заботе, вниманию, радости, оказывается, когда ты прижал к себе человека, ты уже не можешь на него орать и дуться. Ведь мы, взрослые, хорошо знаем, что моменты, когда нас обнимает кто-то любимый, надёжный, сильный – самые дорогие в нашей жизни. Просто решительным движением притягивает к себе, закрывает собой от всего окружающего мира, впускает в себя и крепко-крепко нас держит.